Биба, Сашура и злой Вавилка
Всегда интересно узнать, как взрослеет и формируется талант, какие слагаемые нужны для его появления. Благодаря воспоминаниям М.А. Бекетовой, тетки поэта, можно заметить, что основные черты характера Саши Блока проявились довольно четко уже в раннем детстве под влиянием того благотворного окружения, в котором находился ребенок. Все, кто был вхож в семью и близко общался с Бекетовыми, отмечали особенную связь между матерью и сыном. От неё он унаследовал особую восприимчивость и впечатлительность, умение предвидеть и предчувствовать, понимать прекрасное, ценить художественное слово. Мама привила ему вкус к хорошей поэзии, поддерживала его в первых стихотворных опытах. Они чувствовали и понимали друг друга так, как будто были единым целым. Недаром Блок говорил: «Мы с мамой — почти одно и то же…».
Повезло будущему поэту и с няней. Сама аккуратная, спокойная, терпеливая и заботливая, няня Соня и Сашу учила выдержке и послушанию. Она много читала ребенку и делала это талантливо, играла с ним, развивала и воспитывала с большой любовью. И тетки поэта, обладающие отменным литературным вкусом и настоящим писательским дарованием, и бабушка, талантливая переводчица, и дед-профессор, передавший внуку свою страсть к путешествиям, – все эти удивительные взрослые обожали малыша. И как было его не любить: умный, живой, с ангельским личиком. «В раннем детстве, так лет до трех, все звали Сашу Бибой. Это название, конечно, придумала его мать. По общему приговору родных и друзей Биба был очаровательное дитя», - вспоминает М.А. Бекетова. Русые кудри, нежный румянец на лице, кружевной воротник в виде пелеринки – настоящий «маркиз в пудромантеле».
А. Блок с матерью. А. Блок в детстве.
Фото из инстаграма blok_museum
Когда ребенок шалил и сердился, не в состоянии совладать со своими эмоциями, мама находила к нему особый подход, не позволявший закрепляться негативным чертам характера: она делала вид, что некий злой Вавилка пришел и подменил её любимого Сашуру. «Уходи, Вавилка, уходи!» - приговаривала она и просила Вавилку позвать хорошего и послушного мальчика. «Вавилка» подхватывал игру: через несколько минут в комнату вбегал ласковый Сашенька и бросался к матери на шею.
Сашура и кроша
В воспоминаниях друзей и родных Александра Андреевна, мама поэта, предстает как хрупкое и весьма впечатлительное создание. Сын очень нежно относился к матери, беспокоился о ее здоровье и эмоциональном состоянии и, будучи сам совсем еще ребенком, видел в матери беззащитное дитя, нуждающееся в покровительстве. Удивительно, какие трогательные посвящения писал восьмилетний автор в своих детских рукотворных альбомах, адресованных маме: «Для моей крошечки», «Для моей маленькой кроши».
Это трепетное отношение не исчезало с годами. В возрасте 11,5 лет Блок, находясь в разлуке с матерью, пишет ей: «Сегодня утром мне как-то замечательно весело, несмотря на дурную погоду. Пожалуйста, моя капелька, не беспокойся о моем ухе. Ничего дурного нет и быть не может. Ты послала просто ужас какое отчаянное письмо. Писем твоих у меня в кармане накопилось целых три. <…> Я соскучился о III классе, о тебе, о Францике и еще о многих вещах, оставшихся в Петербурге… Прощай, моя милая крошка, Господь с тобой. Мама, дорогая, приезжай, как только можешь скорее. Твой Сашура».
Важно и то, что первые литературные опыты сына не подвергались уничижительной критике, не пресекались, а поощрялись матерью. Детский журнал «Корабль», а позже и «Вестник», создаваемый Блоком в течение нескольких лет, сохранили его разножанровые литературные опыты: заметки, шарады, ребусы, прозаические и поэтические произведения, и мать была не только добрым советчиком, но и честным редактором и цензором детского и юношеского журнала. Кроме того, она выступала режиссером домашних театральных постановок, в которых Блок (наряду с другими молодыми актерами из числа соседей и членов семьи) оттачивал своё актерское и декламационное мастерство.
И в юности – неспокойном и мятежном времени – связь матери и сына не ослабевает, а, наоборот, крепнет. Блок посвящает матери несколько стихотворений, удивительных по своей тональности. В них и трагическая двойственность, и вечная близость жизни и смерти, реального и несказанного, и тревожные предчувствия, и желание утешить.
Друг, посмотри, как в равнине небесной
Дымные тучки плывут под луной,
Видишь, прорезал эфир бестелесный
Свет её бледный, бездушный, пустой?
Полно смотреть в это звёздное море,
Полно стремиться к холодной луне!
Мало ли счастья в житейском просторе?
Мало ли жару в сердечном огне?
Месяц холодный тебе не ответит,
Звёзд отдалённых достигнуть нет сил...
Холод могильный везде тебя встретит
В дальней стране безотрадных светил...
Июль 1898 г.
Эта тревога друг за друга, увы небезосновательная, не оставляла их вплоть до последних дней.
«Я и молод, и свеж, и влюблен»
Интеллектуальная, творческая, наполненная любовью среда, в которой формировался Блок как личность, не могла не отразиться на его характере и жизненных устремлениях. Юношеские поиски себя, собственного пути – это в блоковском случае не просто осмысление, а еще и способ проверить себя на практике: есть желание – дерзай. Нравится играть в театре и декламировать? Пожалуйста, пробуй свои силы! Все только рады подключиться и в прямом смысле слова подыграть. Мастерили вместе декорации, шили костюмы, создавали необходимый антураж. В воспоминаниях М.А. Бекетовой есть описание забавного эпизода, связанного с домашней постановкой отрывка из «Ромео и Джульетты». Юный Саша Блок, конечно же, Ромео. На импровизированном балконе такая же импровизированная Джульетта. Ночной сад – декорации. Луна – осветительный прибор. Всё внимание сосредоточено на Саше, который в великолепном костюме, сооруженном изобретательной бабушкой, читает свой страстный монолог. И вдруг из глубины ночного сада появляется дворовая собака Арапка, виляет хвостом и устремляется к своему всегдашнему товарищу по играм. И не понять ей, что это не Саша, а Ромео, и не до игр ему сейчас. Комичность ситуации свела на нет всю торжественность момента. Публика не удерживается от смеха. Саша в гневе убегает, и никакими силами не заставить его сыграть все заново. Волшебство нарушено.
Зато постановка «Гамлета» стала судьбоносным событием для Блока. Там волшебное и реальное соединились, и возникла Она – Офелия, Любовь. Всем известен снимок, на котором Любочка Менделеева в костюме, увитом цветами. Но не менее прекрасен и Саша Блок в костюме принца. Вот он у ног королевы.
Александр Блок в роли Гамлета, 18 лет. Боблово, 1898 г.
Фото: persons-info.com/persons/BLOK_Aleksandr_Aleksandrovich
Блок женился в 1903 году и взял в жены Любовь. Сила чувств была так велика, что не иссякла с годами, несмотря на драмы, а на заре породила великолепный цикл стихов о Прекрасной Даме. В нем вырисовывается особенный поэтический мир, многокрасочный, полный реальной и несказанной красоты, переживаний первой сильной любви. В нем и печаль, и восторг, и надежды, и предчувствия… Сборник принес широкую известность и привлек всеобщее внимание к автору и его музе, с которыми все мечтали познакомиться. Андрей Белый (он же Борис Бугаев), позднее сыгравший свою жестокую роль в семейной драме Блоков, так вспоминает встречу с молодой четой: «Когда я вошёл в переднюю, то увидел молодого человека, очень статного, высокого, широкоплечего, с тонкой талией, в студенческом сюртуке. Это был А. А. Блок с Любовью Дмитриевной… Вместе они составляли прекрасную пару и очень подходили друг к другу: оба весёлые, нарядные, изящные… Упругость и твёрдая сдержанность всех движений Блока несколько контрастировали с застенчиво-улыбающимся лицом и большими, прекрасными голубыми глазами. Это был петербуржец, реалист-скептик, где-то грустно вздохнувший, но на этот вздох натянувший свою улыбку, очень добрую и снисходительную…»
Александр Блок и его жена Любовь Дмитриевна Менделеева, 1903 г.
Фото: persons-info.com/persons/BLOK_Aleksandr_Aleksandrovich
Они притягивали к себе, как магнит. Страсти кипели нешуточные и в самой семье, и вокруг нее. Это мучило, но в то же время заставляло сознание и душу пребывать в состоянии высшей наэлектризованности. «Личная жизнь, сопровождаемая острыми переживаниями романического и мистического характера, овладела всем его существом, а переживания эти выявлялись в приливах творчества, сила которых поражает своей напряженностью. То была пора цветения его лирики и расцвета его красоты», – вспоминает М.А. Бекетова этот период в жизни племянника. Кстати, эта особенная красота лица, античные черты которого притягивали взоры, вкупе со стройной фигурой, высоким ростом, манерой двигаться производили впечатление не только на женщин, но и на мужчин. Тетка поэта приводит в своих мемуарах «характерный анекдот, случившийся на каком-то родственном собрании»: один из друзей дома Бекетовых, давно не бывавший у них в гостях, был поражен тем, как стал выглядеть молодой Блок, и не смог сдержать своих эмоций. «Это ваш сын?» - на всякий случай уточнил он у Александры Андреевны и, получив утвердительный ответ, искренне воскликнул: «Несчастные петербургские женщины!». М.А. Бекетова и сама не может скрыть восхищения: «Саша был в то время действительно очень хорош. Красота его черт в соединении с матовым цветом лица, блистающего свежестью, еще более оттенялась пышными золотыми кудрями. Светлые глаза, уже подернутые мечтательной грустью, по временам сияли чисто детским весельем. Держался он очень прямо и был несколько неподвижен, особенно в обществе старших. На многих портретах он кажется брюнетом, на самом же деле он был настоящий блондин с очень белой кожей и зеленоватыми глазами. Его брови и длинные ресницы были того же цвета, как волосы, которые с годами значительно потемнели и приняли пепельный оттенок. Прибавлю, что облик его был исполнен врожденного изящества и благородства и вполне соответствовал его духовному содержанию и характеру». Идеальный портрет поэта. Точнее, портрет идеального поэта.
Александр Блок, 1907 г.
Фото: persons-info.com/persons/BLOK_Aleksandr_Aleksandrovich
«Простим угрюмство…»
Жизнь – безжалостный художник, нанесший свои штрихи на этот замечательный портрет. Но образ если и утратил юношескую нежность, то со временем обрел иные, еще более притягательные черты. Казалось, та тайна, которую провидел только Поэт, проступала во всем его облике и отличала его в круге других талантливых символистов. «Среди этих лиц, сосредоточенных в одной черте устремленности и страстного порыва, лицо Александра Блока выделяется своим ясным и холодным спокойствием, как мраморная греческая маска. Академически нарисованное, безукоризненное в пропорциях, с тонко очерченным лбом, с безукоризненными дугами бровей, с короткими вьющимися волосами, с влажным изгибом уст, оно напоминает строгую голову Праксителева Гермеса, в которую вправлены бледные глаза из прозрачного тусклого камня. Мраморным холодом веет от этого лица», — описывал Блока Максимилиан Волошин. Зинаида Гиппиус увидела в этих чертах не холодность, а правдивость и серьёзность, более того, беззащитность: «Из Блока смотрел ребёнок задумчивый, упрямый, испуганный, очутившийся один в незнакомом месте». И это довольно точное замечание. Ведь талант такого уровня по большому счету всегда одинок.
Тема двоемирия у Блока развивается в контексте поиска своего места меж двух антагонистических миров – реального, грубого, низкого и ирреального, прекрасного, возвышенного. Поэт принадлежит обоим мирам и не принадлежит ни одному. В этом особый трагизм, ибо пространство междумирия, в котором он пребывает, - место, где не на кого опереться. Пространство избранных одиночек. Блок нашел в этом междумирии похожего на него человека. Художника Михаила Врубеля.
«Оба они были особенные. Оба они имели свой самобытный, присущий только им стиль и способ выражения. Часто бывает, что особо схожие по внутреннему содержанию люди между собой не встречаются. Так, Врубель не встречался с Блоком – просто они совершали земной путь каждый по своей тропе. Но с этой тропы каждый из них видел чудесные дали, и в этих далях было так много подобного. <…> Академические круги не только ненавидели Врубеля, но и чуждались Блока, настолько их самобытное творчество было чуждо академической рутине», - вспоминает Н. Рерих в книге «Художники жизни». Но сходство не только в этом. Была одна очень сложная и глубокая тема, которая интересовала обоих, - Демон. Врубелевская демониана наиболее полно реализована в знаменитом триптихе» «Демон сидящий», «Летящий Демон» и «Демон поверженный», но сколько было набросков, переделок, поисков, отнявших у художника жизненные силы. У Блока те же поиски способов выразить несказа′нное в стихотворной форме, те же попытки понять, разгадать образ, символизирующий тотальное одиночество. «Демон – Дух не столько злобный, сколько страдающий и скорбный, но при всём том Дух властный и величавый», - так считал Врубель. Мысль эта созвучна блоковскому пониманию трагизма творческого пути, более того, в одном из писем поэт признавался матери: «Врубель мне близок жизненно» и даже находил, что они похожи внешне.
М. А. Врубель. Автопортрет. 1904–1905. Фото: wroubel.ru/self_portraits
А.А. Блок. Портрет. Фото: cult-and-art.net/art/136004-nebesnaja_genetika_i_
Отрешенность на лице – это еще и символ постоянной внутренней работы мысли. Евгений Замятин вспоминал, как, встретив Блока, увидел сначала внешнее - бесконечно усталого человека, с лицом, «потемневшим от какого-то сурового ветра, запертым на замок», но уже через минуту – «сквозь металл, из-под забрала - улыбка, совсем детская, голубая». И в этом весь Блок.
Замятин приводит характерное описание того, как воспринимали Блока собратья по перу: «Я помню отчетливо: Блок на каком-то возвышении, на кафедре – хотя знаю, никакой кафедры там не могло быть – но Блок все же был на возвышении, отдельно от всех. И помню: сразу же – стена между ним и всеми остальными, и за стеною – слышная ему одному и никому больше – варварская музыка пожаров, дымов, стихий». Порой одно его присутствие, даже молчаливое, производило на окружающих неизгладимое впечатление. Хотелось приобщиться к этому погруженному, наполненному глубинным смыслом молчанию и не прерывать его ни звуком, ни жестом.
Корней Чуковский оправдывал внешнюю закрытость Блока его нетерпимостью к пошлости, вранью, глупости и спеси человеческой, стадности черни, губящей все возвышенное. Эта чернь, по мнению Блока, не способна понимать прекрасное, именно она когда-то погубила Пушкина, и потому с ней никакого компромисса быть не может. Еще в юношеской анкете, отвечая на вопросы, Блок пишет: «Что я больше всего ненавижу - цинизм. Мой девиз – “Пусть чернь слепая суетится,/ Не нам бессильной подражать”». Интересно, что в этой цитате из стихотворения Пушкина подменено прилагательное, ибо в оригинале так: «Не нам безумной подражать». Но как важна эта оговорка в контексте творчества: для Пушкина чернь безумна, а безумцы опасны, для Блока же чернь бессильна. И в качестве доказательства – маска неприступности на лице, холодность и строгость. Но для тех, кто способен видеть и понимать прекрасное, поэт представал в ином свете.
«Мне часто приходилось читать, что лицо у Блока было неподвижное. Многим оно казалось окаменелым, похожим на маску, но я, вглядываясь в него изо дня в день, не мог не заметить, что, напротив, оно всегда было в сильном, еле уловимом движении, - пишет Чуковский. – Что-то вечно зыбилось и дрожало возле рта, под глазами, как бы втягивало в себя впечатления. Его спокойствие было кажущимся. Тому, кто долго и любовно всматривался в его лицо, становилось ясно, что это лицо человека чрезмерно впечатлительного, переживающего каждое впечатление как боль или радость».
А.А. Блок. 1921 г. Фотография М. Наппельбаума.
Источник: kir-bor.livejournal.com
В нескольких текстах Блок, который всё о себе знает, набрасывает поэтический автопортрет: «Мой голос глух, мой волос сед./ Черты до ужаса недвижны» (1902), «Лик мой строг» (1907), «Я холоден, замкнут и сух» (1916). Но в стихотворении «О, я хочу безумно жить» (1914) он открывает другое своё лицо, истинное:
О, я хочу безумно жить:
Всё сущее – увековечить,
Безличное – вочеловечить,
Несбывшееся – воплотить!
Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне, –
Быть может, юноша весёлый
В грядущем скажет обо мне:
Простим угрюмство – разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь – дитя добра и света,
Он весь – свободы торжество!
Вот он – тот любящий и любимый мальчик, в котором души не чаяла семья. Он никуда не делся. Он только был занят очень сложной и строгой работой демиурга: создавал космически прекрасный поэтический мир. Его портрет – в его лирике. «Дитя добра и света» никуда не исчезло, просто, чтобы его видеть, надо очень сильно любить.
Автор: Тамара Скок
