Во все времена переписка с родными и дорогими сердцу людьми давала силу, уверенность, надежду на лучшее. Немало и трагических историй связано с письмами. В День ручного письма вспомним несколько эпистолярных примеров, запечатленных в русской литературе.
На деревню дедушке
Этот «адрес» в русском языке стал популярным ироничным синонимом неопределенного направления. В рассказе А. П. Чехова накануне Рождества «на деревню дедушке Константину Макарычу» пишет письмо девятилетний мальчик Ванька Жуков. Пишет он его на куске мятой бумаги ржавым пером, стоя на коленях перед деревянной скамейкой. Заготовлен и конверт в одну копейку. Адресат – «милый дедушка», которому сирота, будучи в подмастерьях, жалуется на трудную жизнь, на несправедливое к себе отношение. Грамоте Ванька выучился еще в деревне: добрая молодая барышня когда-то научила смышленого сына своей горничной читать и писать. Вырванному из привычной среды ребенку трудно у чужих людей в городе, деревенская жизнь вспоминается ему как красивая картинка, и тут даже аскетичный чеховский текст удивительно преображается и напоминает сказочные гоголевские пейзажные зарисовки: «Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посребренные инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом...» Трагизм в том, что полное просьб, надежд и чаяний детское письмо никогда до дедушки не доберется. От сказочных картин деревенского детства не останется и следа, придётся как-то учиться жить без защиты, без любви.
«Я к вам пишу…»
Хрестоматийные строчки из письма Татьяны Лариной Евгению Онегину многие знают наизусть. Письмо, как известно, было написано Татьяной по-французски, ибо «она по-русски плохо знала, / … И выражалася с трудом/ На языке своем родном». Этот великолепный образец любовной лирики – исповедь одинокой тонко чувствующей души. Написано оно в едином порыве («страшно перечесть»), наверняка перо так и бегало по бумаге, едва поспевая за воспаленным девичьим воображением. Автор, представляя публике это письмо, извиняется, что не может передать его подлинного очарования, а являет взору читателя лишь «неполный, слабый перевод,/ С живой картины список бледный». Письмо написано ночью. Няня по просьбе Тани принесла перо, бумагу, подвинула стол к девичьей постели и удалилась. И вот мы видим, как влюбленная девушка с растрепавшейся косой и в ночной сорочке, сползшей с одного плечика, переносит на бумагу свои потаенные мысли: «Все тихо. Светит ей луна./ Облокотясь, Татьяна пишет,/ И все Евгений на уме,/ И в необдуманном письме/ Любовь невинной девы дышит». Письмо было готово к утру. Оно без конверта, бумага сложена в несколько раз и запечатана розовой облаткой. Доставлено адресату внуком Татьяниной няньки.
В каком тёмном бреду были написаны позднее письма Онегина к Татьяне, можно только представить. Герой, по выражению Пушкина, «чуть с ума не своротил»: «Когда б вы знали, как ужасно/ Томиться жаждою любви…». Увы, она прекрасно знала, именно поэтому ответа нет. «Он вновь посланье:/ Второму, третьему письму/ Ответа нет»…
«Дайте я перепишу что-нибудь»
Письмо не как предмет, а как процесс тоже может быть весьма увлекательным. Это занятие для гоголевского Акакия Башмачкина стало смыслом жизни и утешением: «Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир». В этом мире царила гармония: у каждой буквы был набор необходимых элементов, скреплявшихся меж собой в нужной последовательности, сами буквы тоже связывались в слова, слова – в предложения, и во всем этом графическом мире царили стройность, чистота и порядок. Смысл написанного при этом не важен, значение имеют лишь буквы как самодостаточные объекты. Возможно, из Башмачкина получился бы хороший художник-каллиграф, но он служил обычным переписчиком в конторе. Когда ему поручили самостоятельно составить какой-то документ, он не справился, совершенно растерялся и не мечтал более ни о чем другом, как вернуться вновь к своим простым обязанностям. Процесс ручного письма доставлял Акакию Акакиевичу истинное удовольствие, и даже тычки сослуживцев не могли помешать Башмачкину: «Среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки». Медитативное написание букв, аккуратное переписывание, составление безупречной копии – всё это доставляло ему удовольствие: «Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его. Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники». Когда место Башмачкина занял новый чиновник, он выставлял буквы «уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее», тут уже не до любви к письму, и идеальный мир башмачкинских букв исчез бесследно вместе со сгинувшим незлобливым переписчиком.
Палочки должны быть «попиндикулярны»
У Вениамина Каверина в «Двух капитанах» Сашка Григорьев, напротив, страдает от бестолкового правописания, и процесс ему ненавистен, и результат. Взявшийся его обучать материн ухажёр противен мальчишке, его занудные разговоры не порождают в Сашкиной душе ничего, кроме скрытого гнева: «Я сижу за столом и вывожу палочки - одну, другую, третью, сотую, тысячную. Я вывел не меньше миллиона палочек, потому что мой учитель утверждал, что, пока они не будут "попиндикулярны", дальше двигаться ни в коем случае нельзя. Он учит не только как писать, но и как жить, и от этих бесконечных дурацких рассуждений у меня начинает кружиться голова, и палочки выходят пузатые, хвостатые, какие угодно, но только не прямые, не "попиндикулярные"». Ни написание палочек, ни занудные нравоучения, к счастью, не являются чем-то по-настоящему важным в жизни тех, кто смело идет к своей цели. В этом романе важную канву образуют письма, которые отважный капитан Татаринов, «Монтигомо Ястребиный Коготь», отправлял своей любимой Марии. Каждое из них – отдельная история, язык чёткий, ясный, эмоциональный, а потому не удивительно, что Саня Григорьев запомнил их и сохранил в своей памяти. А одна цитата стала судьбоносной сразу для нескольких героев: «Мы увидимся, и все будет хорошо. Но одна мысль, одна мысль терзает меня. Горько сознавать, что все могло быть иначе. Неудачи преследовали нас, и первая неудача – ошибка, за которую приходится расплачиваться ежечасно, ежеминутно, – та, что снаряжение экспедиции я поручил Николаю"». Правда, подхваченная силой любви, прорастает сквозь толщу лжи, и в конце концов все выстроенные Николаем Антоновичем «попиндикулярные палочки» сметаются под её напором.
Примеров эпистолярного жанра в русской литературе немало. Отдельного внимания заслуживает переписка творческих людей, в которой, как правило, отчетливо проступает и век, и человек. Прошлое отразилось, как в зеркале, в рукописях мемуаристов, в дневниковых записях, в посланиях друзьям, соратникам, родным…
Письмо как рукотворное послание и письмо как процесс сегодня, к сожалению, постепенно утрачивают свою актуальность. Ручное письмо даже в школе все больше замещается печатанием. Тем большую важность и силу обретают настоящие, написанные от руки письма, открытки, записки и даже строчки на стикерах-напоминалках. Положите в карман любимому человеку клочок бумаги со словами «Люблю тебя», он найдет, узнает ваш почерк, и душа его наполнится счастьем.
Автор: Тамара Скок
Фото: freepik.com (@jcomp)
